Писатель П.Мельников-Печерский
Просмотров материала: 1176Писатель П.И.Мельников - Печерский
Биография и роман "В лесах и на горах".Часть 7.
Продолжение.
Роман “На горах” также начат историей правобережья Волги “от устья Оки до Саратова”. Включены топонимические предания о происхождении названий рек; полностью приводится песенное предание о Дятловых горах и покорении мордвы русскому царю. Глава завершается поэтическим очерком о медвежатниках Сергачского уезда, включающим исторические анекдоты. В начальных главах обоих романов имеется и существенное различие: если первая глава романа “В лесах” заканчивалась характеристикой быта заволжских крестьян с их идиллическим благополучием, то в заключении первой главы романа “На горах” писатель указывает на резкое социальное неравенство и расслоение в среде нагорного крестьянства: “Теперь на Горах немало крестьян, что сотнями десятин владеют. Зато тут же рядом и беднота непокрытая. У иного двор крыт светом, обнесен ветром, платья — что на себе, а хлеба — что в себе, голь да перетыка — и голо, и босо и без пояса” Фольклор получает в повествовании большую социальную значимость, а картины народного быта — черты подлинно социальной этнографии.
На композиции романа “В лесах” в большей степени отразилось увлечение П. И. Мельникова исторической этнографией, историей и эстетикой фольклора. В романе больше разделов с фольклорно-этнографическим содержанием, отразившим все основные циклы народного земледельческого календаря и соответствующих им произведений календарной обрядовой поэзии. Являясь выдающимся знатоком народного быта и языка, Мельников тем не менее не ставил своей задачей отразить в дилогии этнографически точно только быт Поволжья с характерными обрядами и обычаями. Он понимал свою задачу шире, поэтому в его романах органически соединены и живые произведения устной поэзии, и почерпнутые из книжных источников. В письме к П. В. Шейну от 8 сентября 1875 года Мельников признавал:
“В продолжение четверти столетия я много ездил по России, много записал песен, сказаний, поверий и прочее тому подобное, но я бы ступить не мог, если бы не было трудов покойного Даля и Киреевского, не было Ваших трудов, напечатанных у Бодянского, трудов Л. Майкова, Максимова и Якушкина (...) Пчелы вы, а не муравьи; ваше дело — мед собирать, наше дело мед варить”.
Главным художественным принципом писателя, определяющим характер использования фольклорно-этнографического материала, был принцип органического слияния старого и нового, живого и забывающегося фольклора. Привлекаются и книжные источники, и записи из северных областей, и хорошо знакомый с юношеских лет нижегородский, поволжский фольклор. Некоторые тексты сохраняют следы метода их записи. Песня “Я у батюшки дочка была” по тексту представляет точную запись с голоса, то есть сделанную во время пения. В ней легко устанавливаются тип строфы и цепное построение:
Приневоливал меня родной батюшка,
Приговаривала матушка
Замуж девушке идти, да, идти.
Да и замуж девушке идти...
Во все грехи тяжкие,
Грехи тяжки поступить.
Иначе дана плясовая песня “Куревушка”. Эта песня много раз записана на севере и хорошо известна со второй половины XIX века. В песне, как правило, четкое цепное построение, парная строфа с повторением полустиха. В первом случае можно предположить, что песня записана самим автором. Во втором, по-видимому, имелся список текста. Повторения не показаны, а последний стих “Накутят, намутят, С тобой, милый, разлучат” искажен перепиской: “Ни кутят, ни мутят”. Но это единичный случай. В целом же материал показывает, что фольклорные элементы вносились в ткань произведения не механически, а после тщательного отбора.
Авторский текст и фрагмент устнопоэтического произведения должны, по мысли Мельникова, составлять единое художественное целое. Писатель тщательно редактировал и собственное повествование, и вносил изменения в текст традиционный, но делал это мастерски, не изменяя ни смысла, ни формы произведения, так что возникал новый художественный вариант двустишия, строфы, строки, как возникает нередко такой вариант у талантливых исполнителей.
Так, песня “Летал голубь” взята из рукописного сборника П. Пискарева. Мельников сначала полностью переписал текст песни, потом зачеркнул только одну строку, заменив слова “шалевый платочек” на “шелковое платье” (речь идет о подарке). Возможно, это более соответствовало нравам деревенской молодежи того времени.
Интересно сравнить бурлацкую песню с отрывком из нее в рукописи романа. В романе песня дана не до конца, в ней 11 сдвоенных строф (то есть всего 22) с припевом. В рукописи текст без припева, строфы не сдвоены (их 12), две из них не вошли в текст романа, а некоторые имеют разночтения:
Бурлацкая песня была чрезвычайно популярна в Поволжье, так что многие ее куплеты превратились в пословицы. (Больше десятка таких пословиц — песенных строф привел В. И. Даль в “Пословицах русского народа”. В романе песню поют рабочие рыболовных промыслов; эпизод заканчивается выразительным окриком дяди Архипа, втихомолку ковырявшего лапти “из лык, украденных на барже соседнего каравана”: “Город здесь, ярманка! Съедутся с берега архангелы да линьками горла-то заткнут!” 1994, т. 1, с. 101.
Цельность впечатления от художественных инкрустаций фольклорной классики усиливается выразительной лирической оправой, созданной для них самим писателем. Заканчивается описание петровских хороводов с похоронами Костромы , и автор замечает: “...в последний раз уныло кукует рябая кукушка. Пришла лета макушка, вещунье больше не куковать... Сошла весна со неба, красно лето на небо вступает, хочет жарами землю облить дошла до людей страда-сухота, не разгибать людям спины вплоть до поздней глубокой осени...”.
Лирические повествования такого типа также представляют отражения народной поэзии — с разной гаммой поэтических настроений, различных по яркости образов. Описания гуляний на Красную горку заканчиваются уже авторским аккордом, сливающимся с отголосками народного празднества: “Стихло на Ярилином поле... Разве какой-нибудь бесталанный, отверженный лебедушками горюн, серенький гусёк, до солнечного всхода сидит одинокий и, наигрывая на балалайке, заливается ухарской песней, сквозь которую слышны и горе, и слезы, и сердечная боль”.
На эту особенность писательской манеры Мельникова обратил внимание Виноградов: “Это прием мастера-сказителя, — пишет он, — в одних случаях постепенно опустить внимающего слушателя или читателя в иную обстановку, чтобы не был резким переход к продолжению повествования, в других — чтобы ввести читателя в настроение, при котором повествование будет сильнее пережито”. Этой же устойчивости впечатления содействует ритмика авторской речи: “Своей мерной речью художник держит во власти звуков, слов, образов и всех смыслов, которые им самим овладели”. Заимствуя фольклорные тексты из работ Афанасьева, Сахарова, Терещенко и других, писатель дает их в сочетании с популярными народными песнями, с живыми народными обычаями и поверьями, воссоздавая исторические картины русской народной жизни.
В описании крещенского сочельника заключен комплекс примет, поверий, обычаев, гаданий: хозяйки собирают чистый крещенский снег, ставят мелом кресты на дверях и окнах, ограждая себя от действия нечистой силы; хозяева чистят копыта у лошадей, чтобы не хромали в течение года; девушки ходят полоть снег, молодежь поет под окнами коляду. Несколько подробнее один из перечисленных выше обычаев дан в упомянутом ранее “Нижегородском словаре”: “Во многих местах сохранился обычай накануне Крещенского сочельника выгонять из селения нечистого духа, который, по поверьям, присутствует при святочных увеселениях. Молодые люди с кочергами, метлами бегут по деревне, крича на лучшие голоса, стуча в заслоны и лукошки и таким образом выгоняя нечистого за околицу. В крещенский сочельник над всеми дверями и окнами ставят мелом кресты, чтобы нечистый не воротился”. В дилогии обычай гонять нечистого лишь упомянут.
Восьмая глава второй части романа “В лесах” начинается с описания церковного праздника — Пасхи . Ему писатель противопоставляет народное празднество — встречу весны, объединяя в одной картине и созданную им самим реконструкцию мифа о Громе Гремучем и народный обычай “окликать” покойников в день радуницы, посещая могилы на кладбищах и оставляя на них праздничные блюда и питье. В поминках писатель видит следы древнерусской поминальной тризны, а в “жальных” причитаниях — отголосок старинных песен древнерусским богам.
В этом “разделе впервые появляется образ веселого бога Ярилы. Вводя в роман образ Яр-Хмеля, Ярилы, писатель создает реконструкцию в стиле старинного сказа, мастерски объединяя и образ хмеля из народных плясовых песен, и народные приметы и поверья, приурочиваемые к весенним календарным праздникам, и отдельные детали народного обряда, посвященного похоронам Ярилы или Костромы. Создается яркий праздничный образ бога весны, солнца, плодородия: “...на головушке у него венок из алого мака, в руках спелые колосья всякой яри” (т. е. злаков яровых: пшеницы, овса, ячменя и пр.). Стиль народной сказки (“Ходит Ярилушка по темным лесам, бродит Хмелинушка по селам-деревням”) органически сочетается с художественно отредактированными строфами песен о хмеле: “Сам собою Яр Хмель похваляется: „Нет меня, Ярилушки, краше, нет меня, Хмеля, веселее — без меня, веселого, песен не играют, без меня, молодого, свадеб не бывает”.
Рассмотренные в работе языковые особенности дилогии П. И. Мельникова “В лесах” и “На горах” позволяют утверждать, что писатель способствовал расширению литературного языка за счет сближения его с языком народным. Эта тенденция является одной из причин того, что многие страницы романа давно стали классическим образцом русской прозы.
И “останутся эти романы в живой культуре столько, сколько будет существовать в ней русская тема, сколько будут в грядущих временах возникать ситуации, для которых русский духовный опыт окажется спасительным”
А. Измайлов.