Об оставлении денег

Однажды я случайно оставил на столе деньги: я в то время был профессорским стипендиатом (теперь их зовут аспирантами). Ко мне зашёл Еп. Феофан. Увидев их на столе, он сказал:

- Уберите деньги: не нужно подавать соблазн даже келейнику!

Он и сам поступал так же.

Кстати. На столе же стояла его фотографическая карточка, купленная мною: я его почитал. Увидев её, он скромно попросил и её убрать: очевидно, он считал себя недостойным для этого. У него самого не было никаких карточек.

Куда он девал жалованье (помимо пищи и келейнического жалования), я не знаю. Но конечно, он не мог быть сребролюбцем. Вероятно, излишки раздавал кому-нибудь тайно.

Ему на каникулы родители давали несколько денег,- вероятно, не более рубля. Он клал их в карман пиджака и не тратил до ближайших каникул. А перед отъездом домой покупал на это какой-нибудь словарь иностранный; и в дороге начинал уже изучать его. Я уже говорил, что он знал 11 языков.

Никогда его не видали за игрой с товарищами: он был занят чем-либо серьёзным.

После отъезда за границу, у него скопилось несколько сербских динар. Стоимость их до революции была около 40 коп. Он жил в Карловцах во дворце Патриарха. Комната им не запиралась; отпертым был и чемодан. Там были и деньги (кажется, около 1000 динар). И кто-то их украл. Узнав о пропаже, он остался равнодушен к этому.

Но, вообще, он был аккуратен в денежных делах, и его нельзя было представить себе безденежным растратчиком, хотя бы и на милостыню.

После пострига моего

Духовное моё состояние после иноческого пострига было очень радостным. И чуть не на другой же день его я пошёл к преподавателю семинарии иеромонаху о. Геннадию. Мне хотелось поделиться с кем-либо своей радостью. Мне и ряса монашеская, и клобук нравились; может быть, тут было и немного тщеславия.

Вскоре после пострига один из студентов-священников прислал из города за мной исповедывать его: он опасно заболел. Тогда была какая-то эпидемическая болезнь в городе.

Я пошёл к Еп. Феофану спросить на это благословения. А уж моё тщеславие заработало: «вот-де я какой угодник! Уж и студенты зовут!» Но он, не колеблясь, отсоветовал. Я немного внутри заскорбел, но послушался.

Через час пришла прислуга от другого студента-священника с такой же просьбой. Казалось, что и нечего спрашивать его. И при всём том я опять пошёл спросить. Он, конечно, опять отсоветовал и добавил:

- Вам же легче будет! Меньше искушений!

Стыдно мне было, что второй раз я спрашивал об одном и том же, но послушался.

Можно легко предположить, как же он был осторожен сам после своего пострига! Вспомним, что он не принял своей родной сестры с поздравлением.

Вспомним ещё, как он огорчился, когда я осмелился провести через его спальню,- а она была рядом с моей спальной, запертой от меня на ключ,- одну женщину, им почитаемую. Конечно, об этом никто и не мог знать. Но он строго оберегал своё иночество, и очень этим расстроился. Мне было стыдно за такую вольность, хотя он сам просил привести её к нему (обычным ходом).

О Св. Причащении

Однажды я с ним ехал в ректорской карете. Говорили о разных вещах. Заговорили о грехах. Я ему что-то рассказал о себе. Он мне на это ответил, чтобы я не приступал к Св. Причащению, не исповедавшись, если на душе есть что-либо отягчающее греховное— И это я доселе помню; а прошло уже после того (1909-1953) почти 45 лет.

Сам он старался быть на Литургии, когда и не служил.

Своё духовное настроение во время причащения он обыкновенно скрывал; и никогда о нём не говорил. Но несомненно, что оно было радостным. Иногда он приглашал к себе двух-трёх человек «на чай»— К чаю подавалось и варенье—

Когда потом было возможно, он ежедневно служил литургию,- один, без посторонних.

У кого он исповедывался, когда он был инспектором, а потом и ректором академии, я не знал. Это тоже было у него сокровенным; вероятно, у духовника студентов о. Флорентия, а может быть, и у других. Перед смертью, заграницей, он исповедывался у иером. Варнавы.

— Если припомню что-либо об этом, подпишу здесь—

Мне рассказывали, что он сам говорил: «Не могу жить без литургии». Однажды после совершенной им литургии он сказал иеромонаху о. И., сам просветившись: «Действительно, видехом свет истинный, прияхом Духа Небесного». Так говорить мог лишь тот, кто на опыте познал это!

Когда он служил в Уфимском монастыре (летом гостя там), то просил четырёх певчих и просил их петь стройно и тихо.

«Ради Бога»

Перед моим постригом мать моя, знавшая о моём намерении, написала (она диктовала, а писал мой отец, слушавший её во всем; сам же он был настроен совершенно свободно в этом) мне письмо против монашества. Она и прежде говорила мне:

- Я не говорю тебе (мне): не люби Бога; да ты земли-то не забывай.

Строго говоря, нужно было переиначить её слова так: «Ты люби землю, ну, и Бога не забывай».

Незадолго до самого пострига она и написала мне резкое, ужасное письмо, чтобы я и не смел постригаться. Письмо дышало злобой и угрозами— Есть «Слово Божие»,- подумал я тогда и после много раз,- но есть и «слово бесовское».

Однако я понёс и прочитал его Еп. Феофану, тогда ещё архимандриту. Он спокойно сказал мне на это замечательные слова:

- Знайте, что если мы делаем что-либо «ради Бога», то от этого не может быть зла, даже и самое зло Господь обратит к добрым последствиям.

Я и не очень-то беспокоился перед этим, а теперь и совсем успокоился. Так учил нас и Катехизис.

Письмо бросил в пылающую печь. С тех пор я имел обычай бросать подобные «бесовские послания» в огонь или в корзину, предварительно разорвав.

За час до всенощной под Знамение Богородицы (празднуется 26 ноября ст. стиля) я получил другое письмо от сестры, тоже «бесовское». Я сам уже не пошёл к о. Феофану, а послал через келейника. Он ответил, прочитав его:

- А письмо-то ужасное!

Я послал своё мнение:

- Теперь мне всё равно!

И он успокоился.

Постриг совершал он сам. Во время его кто-то вскрикнул и упал: «мать!» подумалось мне. Однако я даже не спросил, кто это. Оказалось, это упала не мать, а студент Л-в.

После, летом, я примирился и с матерью, приехав домой во всем белом, а не в чёрном. И сестра ничего не сделала дурного; я даже выдал её замуж за товарища по Академии. Отец же (мать уезжала в это время в город лечить зубы другой сестре) сказал, что он и не был против пострига: «Это всё мать». Потом они оба любили меня более всех детей—

Ворочусь к самому о. Феофану.

Такие воззрения на нашу жизнь,- что всё Бог будет обращать к добрым последствиям, если мы делаем что-либо «ради Бога»,- конечно, предполагают крепкую веру в Него. И у о. Феофана, конечно, была она, само собой разумеется. В этом и никто не только не сомневался, но даже и не задавался подобным вопросом: всем ясно было, что он жил верою.

Да и сам он в своей речи при наречении во епископа не скрыл этого: «Глубоко верю я,- говорил он о сошествии Св. Духа на епископов, как в пятидесятницу на самих апостолов». Вообще, вера у него была крепкая, конечно. Но каких-либо особых фактов не могу привести.

«Святой жизни человек»,- так о нём недавно отозвался один батюшка, хотя он и не видел его лично; и такие шли об Еп. Феофане слухи. И не даром!

Нет основания много говорить об этом. Однако можно было это заключить и по некоторым фактам. Например, в воскресенье он уже никуда не поедет, хотя бы другие это сделали по требованию обстоятельств. Потом: он всегда любил говорить о «чудесном»,- т.е. о Божием. Всегда искал каких-нибудь «святых» живых. Иногда и ошибался в этом; но был искренен в этом искании. Каялся в ошибках и всё же не оставлял правил!

«Творил» ли он известную «Иисусову молитву», я не знаю. Но знаю прекрасно, как никто другой на свете зная святоотеческую литературу, он, конечно, знал и об Иисусовой молитве. Как же он «творил» её это его тайна.

Во всяком случае, он старался быть непрестанно в Боге: а это тоже вид «непрестанной молитвы». Но другие мне говорили, что он «творил» её и даже других ей учил.

Книга.Жизнь святителя. Феофан,
Архиепископ Полтавский и Переяславский

далее...

Ночное пение

А что так, можно заключить из необычных фактов: он нередко пел во сне или литургию, или одно «Верую». Пел так громко, как никто не ожидал бы от него! Я всего лишь один раз слышал, как он напевал мне тихо, но совершенно правильно один напев богослужебный, чтобы я провёл ёго в жизнь (я одно время был регентом академического правого хора, а потом любил больше левый). Но другие, кажется, никогда этого не слышали наяву. Но ночное его пение «Верую» я сам слышал через дверь между нами. Тогда я должен был стучать ему (по соглашению об этом), чтобы он прекратил пение.

Когда он ехал в поезде, то старался не засыпать, чтобы громким пением своим не будить пассажиров: это он сам рассказывал. Следовательно, молитва в нём действовала и во время сна.

Вспоминаются мне слова из «Песни песней»: «Сердце моё бдит» и во время сна—

Однажды я ночевал в гостинице рядом с одним епископом, и он спал, а говорил медленно «Господи, помилуй». Когда брал воздух в себя, то шептал «Гос-по-ди», а когда выдыхал, произносил «поми-илуй»— Он давно умер—

Но Еп. Феофан делал это и чаще, и громче, и пел всю литургию. В одном месте прислуга подслушивала тайно это ночное пение его— и от умиления плакала, почитая Еп. Феофана «святым».

Сотница глав

Известно, что в «Добротолюбии» есть несколько таких «сотниц» у разных святых: 153 главы у св. Нила Синайского; 100 «увещевательных глав» у пр. Иоанна Карфагенского; первая и вторая «деятельных глав» сотница, а третья «умозрительных глав» сотница» преп. Никиты Стифата; главы о молитве св. Григория Синаита; главы о священно-безмолвствующих св. Григория Паламы. Вероятно, подобно им написал «Сотницу глав о молитве» и Епископ Феофан. Вопреки своему обычаю хранить духовную жизнь свою в тайне он прочитал её мне и некоему другому человеку.

К сожалению, я ничего не вспоминаю из неё. Но только осталось общее впечатление, что молитва очень действенна в бедах и скорбях наших, молитва привлекает милость Божию, молитва отгоняет бесов; молитва просвещает разум и т. д.

Эта сотница молитв сама по себе свидетельствует о вере Епископа Феофана и силу молитвы.

Не знаю, сохранилась ли она где-либо.

За шкафом, в алтаре

На будничных богослужениях в Академии он всегда становился в алтаре, на правой стороне, за шкафом с облачением. И там молился незаметно. Очевидно, он не хотел, чтобы кто-нибудь наблюдал его молитву, помня слова Господа: «войди в клеть твою и там помолися втайне, и Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явно».

Дома в квартире он молился тоже тайно. Помню только, что он всегда зажигал свечку хорошего воска с золотым украшением ценою, кажется, копеек в 10 тогда.

Молился про себя, молча, а не вслух.

Забастовка

Когда я был ещё студентом академии, повсюду в Санкт-Петербурге в учебных заведениях начались забастовки. Поднялось движение и в нашей Духовной академии. Большинство, около 200 человек, хотели бастовать, а наше меньшинство, около 50 человек, не желало. Однажды подошёл ко мне товарищ курсом старше и спросил меня:

- Неужели вы будете учиться на костях товарищей?

Так и спросил, надеясь вызвать во мне чувство дружбы. Я ему сказал:

- Буду!

А в душе моей возникло сомнение: по-братски ли я действую?

И немедленно я направился за советом к о. Феофану. Как раз в этот момент отворилась из кабинета инспектора дверь, и из неё вышел ректор академии Еп. Сергий от какого-то совета с инспектором.

Столкнувшись со мной, он, по обычному, шутливо сказал мне: «Вон, иди к авве!». Так уже многие звали Архим. Феофана— Точно догадался Еп. Сергий: зачем я иду к инспектору.

Я вошёл в кабинет и рассказал о. Феофану о коллизии во мне разных чувств: долга и товарищества. Он опять стал говорить мне серьезно и, вероятно, из св. отцов, как нужно предпочитать долг перед дружбой и когда он важнее товарищества.

Сказал мне, что в последнем действует не христианская любовь, а скрытое самолюбие показаться пред товарищами, как им желательно. Значит, здесь действует не сила, а слабость.

Я ушёл опять вполне удовлетворённым и твёрдым.

Забастовка кончилась речью Еп. Сергия против неё, во «второй» аудитории (самой большой). Имело своё значение и наше меньшинство. По-видимому, роль сыграл здесь и о. Феофан.

О молитве

Шли мы из лаврского собора св. Александра Невского после утрени в Великую пятницу. Было уже утро: светло. Еп. Феофан от поста, должно быть, даже шатался; но был радостен. Я спросил его:

- Вот, не всё понимаю в храме, особенно чтение кафизм!

Он ответил:

- Читайте про себя молитву Иисусову.